Из моих воспоминаний о Головине. Страница 2
1-2
Как-то так случилось, что Александр Яковлевич Головин, ярчайший представитель театральной живописи, попал в МХАТ в первый раз только в 1925 г., когда Станиславский, задумав постановку «Женитьбы Фигаро» в плане красивого, красочного зрелища, остановил свой выбор на Головине.
Работа с Головиным проходила несколько своеобразно — исключительно путем переписки и моих частых поездок к нему в Детское Село (ныне г. Пушкин): больной художник уже не покидал его. Своих постановок на сцене он так и не увидел. В Москве вырабатывались планировки, делались даже под руководством Симова макеты некоторых картин и отвозились в Ленинград. Там они неузнаваемо переделывались Головиным в виде его обычных больших эскизов, написанных на листах загрунтованной фанеры, набитой на подрамники.
Я тогда еще не был знаком с Головиным и не без волнения впервые ехал к нему в Детское. Зная и чрезвычайно высоко ценя его как лучшего представителя театра живописного направления, которого в прежнем Петербурге звали «великолепным», я ждал встретить постаревшего «петербургского льва». На самом же деле я увидел простейшего очаровательного человека, с белой головой, болезненно полного, одетого в забавную, длинную, до полу ситцевую розовую рубашку. За время этой работы я глубоко привязался к нему и, как оказалось впоследствии, привязанность была обоюдной.
Мастера театрального эскиза, подобного ему, я не встречал ни до, ни после. Он настолько хорошо знал и чувствовал сцену, что перевод Эскиза в масштаб не представлял никаких затруднений; напротив, во время самого этого технического процесса испытываешь все время удивление, как все ловко сходится. Несмотря на то что его эскизы производят впечатление перспективно построенных, они на самом деле представляют какие-то системы отдельных развернутых плоскостей. В его разбивке эскиза на плоскости всегда есть какая-то закономерность, какое-то внутреннее чутье пропорций.
В «Фигаро» он был отчасти связан готовым планом, хотя брал от него лишь общие отправные точки: где дверь, где стол, и т.д. Самые углы он брал так, как ему хотелось. Не обошлось здесь и без переделок. Эскизы сцен «Свадьба» и «Комната Марселины» он сделал чрезвычайно красивыми, хотя задание ему давалось иное. Свадьба должна была происходить на заднем дворе. Но он и его изобразил празднично, на фоне стены со стеклянной галереей, в стеклах которой отражается вечернее небо, — картина, которую он каждый день наблюдал из своего окна, живя в правом крыле дворцовых построек, сзади детско-сельского дворца. Режиссура настаивала на новых эскизах, так как в план постановки входило показать контраст между пышностью покоев и парка графа и задворками дворцовой челяди. А Головин подавил все пышностью своей натуры, разрешающей все с одинаковой живописной красотой — и бедность, и богатство.
С «Отелло» дело обстояло сложнее. Перед началом работ был обмен мнениями, как смотреть на ту или иную картину, где они могут происходить, какое должно быть место действия, и даже время дня.
В течение лета я жил в Детском и ежедневно работал у Головина, делая по его пометкам макеты. С них он хотел делать эскизы, после того как они будут приняты. В макетах искалась главным образом планировка, но попутно он намечал уже для эскизов цвет, форму, линию. В моем дневнике я записал: «А. Я. хочет сделать для «Отелло» портал в стиле XVIII в.— барельеф под дерево, венецианские зеркала, темное золото. Человек в маске, одетый в черное с серебром, в темно-лиловых чулках, отодвигает и закрывает занавес с одной стороны на другую. Декорация же будет XVI в. В первой картине не хочет канала и гондол на первом плане. Канал в глубипе под мостом переходит в задник. На нем написаны гондолы, границу между пим и полом закрывает гондола. На небе вспыхивают зарницы. На мосту фонарь покачивается от ветра.
Вот как по цветам рисуются А. Я. эскизы: Дож (зал суда) — золотая, тисненая кожа, золотой потолок, черные костюмы сенаторов, красная мантия дожа. Крепость — обмазана желтой глиной, с белыми рельефами, синее море. Кабинет Отелло — черный деревянный потолок, белые стены.
Эмилия (комната Эмилии) — коралловая комната. Спальня — белое, черное, голубое».
В течение лета макеты были сделаны, и я привез их в Москву. Вот что записано в моем дневнике после показа их Станиславскому: «На сегодняшнем просмотре К.С. макетов «Отелло» все им забраковано. Никуда не годны. Оперны. Совершенное отсутствие духа «Отелло» — драмы. Не типичны. Никакой Венеции. Никакого Востока».
Как видно, взгляды и мысли режиссуры и художника разошлись. От Головина требовалась историко-бытовая трактовка, органически чуждая всей его театральной деятельности.
Было решено предложить делать макеты Симову, Головин же должен был по ним сделать эскизы. Мысль и план Симова, цвет Головина.
С этого момента начались мучения Головина. Симов трактовал «Отелло» в натуралистическом плане, в макете стены обклеивались тертой пробкой, пол посыпался песком, и т.д. Привожу выписку из дневника после поездки в Детское: «Приехал к А.Я., показывал ему макеты Симова. Планировки многих из них он принимает, но их вид приводит его в отчаяние, особенно картонные стены, посыпанные тертой пробкой. «Ведь это же ужасно, Ваничка милый, ну как вы убили меня!» Особенно потряс его сенат: «Ведь это же так банально, так старо! Когда-то давно-давно я это видел. А сложенное в кучу оружие...» И все успокоиться не может. Посидим, посидим — продолжает: «Ну я прямо болен, отделаться не могу. Неужели же они там не чувствуют, что это же ужасно. Безвкусно. Неужели же мы должны так и делать? Ну скажите им, что ведь у дожа был строгий порядок, оружие хранилось и выдавалось из арсенала. И ведь нельзя я«е фотографировать документы. Надо все это знать, видеть, а сделать все-таки что-то другое. Что-то внести другое, что-то изменить».
Вместо того чтобы выбрать другого художника, более отвечающего режиссерской трактовке, пытались вопреки тому, над чем Головин работал всю жизнь, требовать от него явно ему чуждого. Но слишком определенная творческая физиономия была у Головина, и вся эта борьба и натяжки привели к неудаче декораций. Головин, утомленный и болезнью, и творческой борьбой, дал внешне распестренные, театральные, не по-головински грубоватые декорации.
1 Глава из статьи И.Я. Гремиславского «Режиссеры и художники МХТ» («Искусство», 1938 г., № 6).
1-2
 Портрет Ф.И. Шаляпина в роли Мефистофеля |  Эскиз занавеса (Головин А.Я.) |  Вид на усадьбу Абрамцево |