Из моих воспоминаний о Головине. Страница 1
1-2
Я хочу поделиться несколькими отрывками и мыслями из своих воспоминаний об Александре Яковлевиче. На мою долю выпало грустное счастье — если можно сопоставить два таких противоположных понятия — встретиться, сблизиться с Александром Яковлевичем и общаться с ним на закате его жизни.
Поводом для встречи послужила возложенная на меня работа по выполнению его постановок «Женитьба Фигаро», а потом «Отелло». Я должен был писать все декорации, руководить всеми другими работами и быть как бы его представителем в Москве, куда он по болезни не мог приезжать.
Его считали крайне медлительным художником, называли «кунктатором», жаловались, что он задерживает декорации. По-моему, тут было какое-то недоразумение. То, что пришлось наблюдать мне в годы, когда он был тяжело болен, часто прикован к постели, показывает его большую работоспособность. Дать такое количество огромных, тщательно прорисованных досок с эскизами декораций, десятки эскизов костюмов — большой труд, и каждая мелочь в его рисунках была до конца продумана...
Как он работал? Каковы были его приемы?
Внимательно, с пометками прочитывал он пьесу, по возможности и на том языке, на котором она была написана, и в переводах. Отбирал для работы нужные ему книги. Друзья привозили ему редкие увражи из Публичной библиотеки. По истечении некоторого времени все они были переложены полосками бумаги с пометками. Особенно он любил не изобразительные, а описательные материалы.
Затем он приступал к работе над цветными эскизами. При этом он первоначально сочинял цветовые соотношения как бы перед зрительными очами, не на бумаге. К рисованию эскиза он приступал после этих приготовлений сразу. Я не помню усиленных исканий в карандашных набросках.
Под роялем у него всегда были заготовлены стопки досок из наклеенной на подрамники фанеры. Доски нагружены утюгами, чтобы не покоробились.
Грунтовала доски его жена по рецепту, который она мне записала так: «Половина стакана цинковых белил и чистого мела полстакана, три листа желатина и ложку хорошую, десертную глицерина. Когда желатин распустится, всыпать все вместе и размешать, как жидкую сметану; промазать доски два раза». По этой подготовке он рисовал углем контуры эскиза, прорисовывая их потом, по его излюбленной манере, разжиженной водой черной тушью, тонкой кисточкой.
Эскизы декораций он писал на мольберте. На табуретке перед ним лежал большой кусок от круглой фаянсовой доски. Краски — гуашь. Помимо них он постоянно брал анилины. На одно яйцо белка половину скорлупки уксуса; в эту эмульсию кистью подсыпал анилин — бриллиантовую зелень и пр. При написании декорации и я пользовался этим же приемом, окрашивая анилинами каолин. Его техника признается непрочной, но двадцать лет спустя, при нашей театральной (хоть и с особым к его работам уважением) манере обращаться с эскизами,— я хранил многие из них без стекол,— они не утратили своей цветистости и свежести.
Эскизы костюмов он рисовал также всегда на подставке вроде мольберта.
О живописи Головина, его редчайшем даре колориста чистейшей воды написано немало. Мне хочется остановить внимание на стиле его работы над костюмами.
Театральный музей им. Бахрушина в Москве владеет несколькими десятками картонов с наклеенным ватманом. На них нарисованы акварелью образцы тканей. Десятки полосатых — самых разнообразных, в гармонических сочетаниях, очень головинских, десятки с арабесками и другими рисунками. Видимо, так он разыгрывал «гаммы» и «экзерсисы» своего искусства, тренировал и развивал в себе удивительный колористический дар.
Он очень любил костюм. Просил присылать фотографии действующих лиц, по возможности с указанием роста. Последнему он придавал большое значение: от высоты фигуры зависит распределение пятен и частей костюма. Тончайшим образом прорисовывал он все части, на нолях Эскиза делал детали с поражающим специалистов знанием покроев и портновских законов. Его эскиз всегда масштабен. Голова повторяется в корпусе надлежащее число раз. Поэтому никаких отклонений, искажений головинского костюма при исполнении не происходило. Он очень любил и скупые по пятнам и по простоте костюмы, и с самой замысловатой отделкой,— всегда им тщательно прорисованной.
Можно бы сказать, что он не оставлял места для исполнительского творчества. Но это его право, его прерогатива. Во всяком случае, у всех, кто исполнял головинские эскизы, я всегда видел полную в них влюбленность.
Очень интересно то, что при редчайшей гармоничности всех частей его эскизов костюмов в них совершенно отсутствует внешняя красивость. Почти все лица некрасивы, ко многим он подошел с тонкой иронией. Его толпа — это не статисты или кордебалет. Каждому из бессловесных участников может быть предпослана полная биография при одном рассмотрении эскиза костюма. Пусть в театре с этим мало считаются, пусть гримируются все хорошенькими, смазливыми, но в этом ошибка театра, его непонимание, а не Головина, давшего целую галерею интереснейших характеров и типов.
Как он работал?
Я редко встречал такое горение, такую поглощенность работой. Он буквально жил и дышал постановкой.
1 Стенограмма выступления на вечере памяти А.Я. Головина в 1945 г. Напечатана в «Хронике современного изобразительного искусства». БОКС, М., 1945 г., № 7.
1-2
 Розы и фарфор (Головин А.Я.) |  Витязь (Головин А.Я.) |  Улица в Севилье (Головин А.Я.) |