Из воспоминаний о работе Головина в театре. Страница 8
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14
Разумеется, подобным образом пользоваться на сцене живописью можно лишь в том случае, когда актер не соприкасается с написанной декорацией. Режиссер должен так размещать актеров на сцепе и их действия должны быть так организованы, а мизансцены так построены, чтобы не нарушалась сценическая иллюзия.
Пользование живописными приемами делало декорации Головина весьма удобными для перестановок при коротких антрактах или «чистых переменах». Непримиримо враждебно относясь ко всяческим заимствованиям, Головин горячо восставал также против любых заученных форм, любой манерности и ловкачества, причем превосходно умел отличить заученный прием от самобытного почерка художника. Всякая манерность и хлесткость, приводящие к легковесности, а также самоуспокоенность и отсутствие исканий нового были для него органически неприемлемы. Сам он в любую свою работу вкладывал много исканий и труда.
«К каждой повой работе подходите так, словно Вы никогда ранее не работали», — эти слова Головина образно выражают его непримиримое отношение к техническому трафарету и заученности приемов.
Вместе с тем упорство в труде и требовательность к себе и другим сочетались у Головина с умением профессионально учитывать время, необходимое для выполнения той или иной работы, — что особенно существенно в театре, — и уложиться в заданные сроки. Известны случаи, когда обстоятельства заставляли его работать поистине в невероятном темпе, достойном изумления, — например, за одну ночь он написал большой, в натуральную величину, портрет Шаляпина в роли Мефистофеля (в красном костюме).
Тем не менее среди современников Головина широкое распространение имела легенда о его медлительности. Но повторяли ее те, кто не знал, как складывался процесс его работы, — а состоял этот процесс сначала из углубленного, сосредоточенного и очень длительного собирания материалов и обдумывания, потом происходило творческое освоение изученного, и только после этого начинала формироваться композиция. Именно этот процесс имел в виду в свое время К.Д. Чичагов, консультант по исторической части в петербургских императорских театрах, совместно с Головиным создавший Постановочную библиотеку при театральной дирекции. Чичагов говорил: «Обратите внимание, как работает Александр Яковлевич! Он ходит-ходит во все книгохранилища, причем никогда не калькирует, а только изучает изобразительные материалы. Потом он исчезает на две недели или на месяц, а иногда и на более длительный срок, и приносит эскизы. В них нет пи одного точно воспроизведенного орнамента или архитектурного элемента, ни одной заимствованной детали, но все насыщено внутренним смыслом виденного, во всем — синтез эпохи, и все это головинское, присущее только Головину».
Никакой разбивки эскиза на клетки при исполнении декораций, как прежде это было принято, Головин не признавал. Только масштабная линейка служила для определения основных соотношений размеров, но и те часто подвергались изменению на декорационном холсте, растянутом на полу мастерской. В исполнение декораций это вносило творческий момент: художник, постоянно видя вокруг себя конкретные размеры окружающих его предметов, не терял ощущения размеров человека. Сцена требует известного преувеличения отдельных элементов, как в архитектуре, так и при изображении природы. Умение достигнуть этого приобретается опытом и знанием сценических законов: и преувеличение, и уменьшение при отсутствии ощущения масштаба живого человека могут привести на сцене к карикатурному разрыву между размером человеческой фигуры и окружающих декораций. Это ощущение худояшиком масштабных соотношений декораций и человека связано с размерами данной сцены и даже с размерами зрительного зада: то, что правомерно для большой сцены, недопустимо на малой, и наоборот. Головин обладал настолько сильно развитым чувством масштабности, что по его эскизу, даже и не отвечающему «зеркалу портала» и размерам той или иной сцены, можно сразу почувствовать, для какого именно театра написан эскиз — для Мариинского, где сцена больше, или для Александрийского, где она меньше.
Все рассказанное выше Головин никогда не излагал в виде законченной системы взглядов, однако, если суммировать отдельные его указания и высказывания за много лет моего знакомства с ним, а также мои наблюдения над его творческой практикой, нельзя не прийти к ряду обобщений. Эскиз Головин рекомендовал смотреть при дневном свете, если он был написан при дневном свете, а возникшее цветовое впечатление передавать на декорации при электрическом освещении. Головин сам всегда писал декорации при электрическом свете, в отличие от своих предшественников, писавших декорации при дневном освещении. Это нововведение он объяснял тем, что всякая живопись, выполненная днем, неизбежно меняется при искусственном свете, даже белом, и теряет свою цветовую тонкость вследствие изменяемости красок (ультрамарин, например, при электрическом освещении кажется почти черным).
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14
 Декорации к Маскараду. Главный занавес |  Сицилийская деревня (Головин А.Я.) |  Деревня на берегу моря (Головин А.Я.) |